Международный анимационный фестиваль в Хиросиме (Япония) наградил два наших мультфильма. Гран-при достался картине Дмитрия Геллера «Я видел, как мыши кота хоронили», а спец-приз жюри ушел к Наталье Мирзоян с ее «Чинти». Увы Сахалинскому фестивалю и азиатской анимации. Разговор пойдет о другом.
Хиросима – один из трех важнейших анимационных фестивалей в мире – обычно благосклоннее двух своих коллег (Оттавы и Аннеси) относится к русской анимации. Конечно, такого, чтобы два важнейших приза нам дать, давно не бывало (а, может, и вообще никогда), но и в конкурсе обычно русские неплохо представлены, и в призовом списке - тут приз, там диплом, наших не обижают.
Это, конечно, не случайно. В Японии наши мультфильмы вообще ценятся. И Чебурашку любят, и Норштейна награждают, и вот, помнится, Хаяо Миядзаки говаривал, что «Снежная королева» стала для него одним из важнейших вдохновений. Да, еще величайший японский независимый режиссер Коджи Ямамура является последователем нашего Игоря Ковалева. На Западе же… не то чтобы нас совсем не любили и не ценили, но все равно не так. Настоящего уважения никогда не было.
Запад что? Он давно еще в лице Диснея сделал ставку на personality. Собственно, в этом и состояло главное достижение дедушки Уолта: он наделил анимационного персонажа личностью. Не характером в узком понимании этого слова, а именно неповторимой личностью, которая хоть и имеет какие-то классовые, национальные, идеологические черты, а все же уникальна, неповторима и самобытна. Постепенно это личностное анимационное кино трансформировалось до Pixar’овских фильмов с их character-driven сюжетами (то есть такими историями, где стимулирует действие именно персонаж, а не окружающая его среда).
Стоит заглянуть в культовую американскую книгу по сценариям «История на миллион долларов» Роберта МакКи: «Классическая структура — это история, завершающаяся полным и необратимым изменением, в центре которой находится активный главный герой, противостоящий главным образом внешним силам и добивающийся желаемого на протяжении длительного времени в рамках постоянной и причинно-обусловленной вымышленной реальности». Такой тип сюжета МакКи называет «архисюжетом» и дальше пишет: «Архисюжет — это мясо, картофель, макароны, рис и пшенная каша мирового кинематографа. В течение последних ста лет он лег в основу огромного числа фильмов, которые получили международное признание».
В американской анимации – уж точно. Самый яркий пример – крыса, которая хочет стать поваром и добивается этой, казалось бы, невыполнимой цели («Рататуй»). Или робот, который отправляется в космос за своей возлюбленной («Валл-и»). Или маленький Икинг, который из-за неспособности убить дракона устраивает, в сущности, переворот в своем небольшом королевстве («Как приручить дракона»).
Конечно, и МакКи признает, что много в кинематографе другого типа историй. И все же однозначно американцы делают акцент в своем кино именно на активную уникальную личность.
Русская анимация никак в эти алгоритмы не вписывается. Персонификации мы однозначно предпочитаем типизацию. А активному герою – этакую ситуативную активность, которая необходима для возвращения покоя. Наш герой – это, конечно, богатырь, 30 лет пролежавший на печи. Ему ничего не нужно, он всем доволен, изначально абсолютно счастлив и не имеет никаких эксклюзивных желаний или личных амбиций. До тех пор, пока кто-нибудь не вторгся в его мир.
Если американский герой сам делает историю, то с нашим она случается. Вспомнить ту же Герду. Это ведь ничем не примечательная девочка, которая так бы и жила себе счастливо, если бы не похищение Кая Снежной Королевой. И тогда она делает... нет, не то, что ей хочется, а то, что дОлжно сделать, дабы восстановить разрушенный мировой порядок. И сравнить с рыбкой-папой из «В поисках Немо». Он, конечно, тоже отправляется на поиски сына, но это путешествие мотивировано именно его личными свойствами (вон как в первой сцене он трясется и переживает за сынка).
Или Чебурашка. Ну, какой он активный герой? Случайно заснул в ящике с апельсинами, привезли его в другую страну, и теперь странному зверю приходится крутиться-вертеться (сравните с животными из «Мадагаскара» или «Большого путешествия», которые отправились в путь по своему собственному разумению).
Возможно, именно поэтому из американского больше всего полюбился у нас Шрэк (Шрэка, конечно, любят во всем мире, но нигде не любят ТАК, как в России). Ведь зеленый огр более других американских персонажей похож на нашего Ивана-дурака, которому не нужны подвиги или самореализация. Лишь бы вернуть себе родное спокойное болото, чтобы наслаждаться своим слиянием с инвайронментом.
Как бы мы ни стремились догнать и обогнать Pixar, у нас все равно не получится, как не получилось в свое время обогнать Disney, хотя уж тогда-то была на стороне мультипликаторов вся королевская рать. И бесполезно учить наизусть американские учебники по сценарному мастерству. Они нам, видимо, не подходят.
У нас не получится сделать американское кино, потому что вся эта диснеевская американская кино-философия совершенно параллельна нашему характеру (как бы мы ею ни восхищались). Она исходит из индивидуализма, и без него работать ничего не будет: что толку в рафинированной изысканной анимации персонажа, если нет намерения изобразить его сложный, противоречивый, совершенно уникальный характер? Что толку в хитроумных сплетениях сюжета, если не можем мы создать по-настоящему активного героя, способного вдохнуть в этот сюжет жизнь?
А вот с японцами как раз взаимопонимания у нас куда больше. От «Босоногого Гэна» до «Летних войн» или «Письма для Момо» огромное количество японских полных метров предлагают не character-driven сюжеты, а именно истории о мире вообще. Первое место уделяется здесь судьбе, внешним обстоятельствам, тем событиям, которые переворачивают жизнь персонажа (как бы вне зависимости от его характера). Хоть герои и имеют порой какие-то уникальные черты (например, главный персонаж «Летних войн» - математический гений), но в общем смысле на их месте мог оказаться почти кто угодно.
Конечно же, японский фестиваль обязан был оценить как минимум фильм «Чинти». Эта история про муравья, строящего миниатюрную копию Тадж-Махала – очень яркая реплика в неартикулированной восточно-западной полемике. Да, человек может быть увлечен мечтой, может принести жизнь в жертву каким-то своим желаниям, может сотворить подвиг, но что толку? Маленький Тадж-Махал, построенный муравьем, ничтожен рядом с настоящим Тадж-Махалом. Это лишь мусорный призрак истинной красоты, которой герой лишился из-за собственной ограниченности.
Глядя на это кино, на Хиросимские призы, и на наши неуспехи в области американизированных мультфильмов, кажется, стоит задать вопрос: действительно ли мы идем в ту сторону? Этот план по анимационному обгону и перегону именно Америки был намечен еще в 1930-е, и с тех пор не менялся. А верен ли он?
Конечно, всегда приятно посмотреть Pixar’овские фильмы, но они же никуда не денутся. Вопрос в том, сумеем ли мы хоть когда-нибудь делать классное кино, руководствуясь именно этими принципами? Может, стоит оглядеться вокруг? Может, каноны японского аниме (к примеру) нам больше подходят? Разумеется, однозначных ответов здесь нет. Все вышенаписанное – не более, чем повод для размышлений. Просто сейчас, когда определенным образом наметилось будущее нашей анимации (благосклонность властей, создание Ассоциации, реанимация «Союзмультфильма») – самое время задуматься о ее художественном кредо. О том, нужно ли все эти ресурсы использовать, чтобы, грубо говоря, гнаться за США и напяливать русские костюмы на американские конструкции. Или, возможно, стоит проложить какой-то другой, свой евразийский путь, способный привести нас... не на Олимп, а на вершину Фудзи-ямы. Звучит, наверное, не так торжественно, но в каком-то смысле даже более интригующе.
К тому же наш большой американский брат с годами начинает сомневаться в том, что личность действительно способна творить историю. Как знать, может, нам-таки удастся догнать и перегнать Америку, если мы плюнем на эти гонки и сравнения, а попытаемся установить собственную идентичность. Одним словом, если поедем по собственной русской дороге, как и положено, не вставая с печи.
Из фильма Я видел, как мыши кота хоронили
